Неточные совпадения
Накануне погребения, после обеда, мне захотелось спать, и я пошел в комнату Натальи Савишны, рассчитывая поместиться
на ее постели,
на мягком пуховике, под теплым стеганым одеялом. Когда я вошел, Наталья Савишна лежала
на своей постели и, должно быть, спала; услыхав шум моих шагов, она приподнялась, откинула шерстяной платок, которым от мух была покрыта ее голова, и, поправляя чепец,
уселась на край
кровати.
Алеша довел своего старца в спаленку и усадил
на кровать. Это была очень маленькая комнатка с необходимою мебелью;
кровать была узенькая, железная, а
на ней вместо тюфяка один только войлок. В уголку, у икон, стоял налой, а
на нем лежали крест и Евангелие. Старец опустился
на кровать в бессилии; глаза его блестели, и дышал он трудно.
Усевшись, он пристально и как бы обдумывая нечто посмотрел
на Алешу.
Чаек подали, и девушки, облокотясь
на подушечки, стали пить. Сестра Феоктиста
уселась в ногах,
на кровати.
Калиновичу возвратилась было надежда заснуть, но снова вошли судья и исправник, которые, в свою очередь, переодевшись в шелковые, сшитые из старых, жениных платьев халаты и в спальные, зеленого сафьяна, сапоги,
уселись на свою
кровать и начали кашлять и кряхтеть.
Он мягким, но необыкновенно сильным движением усадил ее
на кровать и
уселся с нею рядом. Дрожащими руками он взялся за ее кофточку спереди и стал ее раскрывать. Руки его были горячи, и точно какая-то нервная, страстно возбужденная сила истекала из них. Он дышал тяжело и даже с хрипом, и
на его покрасневшем лице вздулись вверх от переносицы две расходящиеся ижицей жилы.
Пепко, как известно из предыдущего, жил взрывами, переходя с сумасшедшей быстротой от одного настроения к другому. Теперь он почему-то занялся мной и моими делами. Этот прилив дружеской нежности дошел до того, что раз Пепко явился ко мне в час ночи, разбудил меня,
уселся ко мне
на кровать и, тяжело дыша, заговорил...
При последних словах Боброва точно подбросило
на кровати, и он быстро
уселся на ней, свесив вниз голые ноги.
По окончании послеобеденных классов, после получасового беганья в приемной зале, в котором я только по принуждению принимал иногда участие, когда все должны были
усесться, каждый за своим столиком у
кровати, и твердить урок к завтрашнему дню, я также садился, клал перед собою книгу и, посреди громкого бормотанья твердимых вслух уроков, переносился моим воображением все туда же, в обетованный край, в сельский дом
на берегу Бугуруслана.
Стаканыч перешел
на кровать Дедушки и
уселся у него в ногах. Старик опять посмотрел в окно
на густое, синее, спокойное небо, потом пошевелил сложенными
на животе пальцами и длинно вздохнул.
Аркадий Иванович
на цыпочках подошел к
кровати и
уселся; потом вдруг хотел было встать, но потом опять принужден был сесть, впомнив, что помешать может, хотя и сидеть не мог от волнения: видно было, что его совсем перевернуло известие, и первый восторг еще не успел выкипеть в нем. Он взглянул
на Шумкова, тот взглянул
на него, улыбнулся, погрозил ему пальцем и потом, страшно нахмурив брови (как будто в этом заключалась вся сила и весь успех работы), уставился глазами в бумаги.
— Вася, садись сюда! — закричал он,
усевшись, наконец,
на кровати.
Когда же Семен Иванович, помещаясь
на постель, ощупал собою золовку и упер ноги в свой заветный сундук, то вскрикнул благим матом,
уселся почти
на корячки и, весь дрожа и трепеща, загреб и заместил сколько мог руками и телом пространства
на своей
кровати, тогда как трепещущим, но странно-решительным взором окидывая присутствующих, казалось, изъяснял, что скорее умрет, чем уступит кому-нибудь хоть сотую капельку из бедной своей благостыни…
И вот каждый вечер, часов в девять, когда папа возвращался с вечерней практики, мы
усаживались у него в кабинете друг против друга
на высоких табуретках за тот высокий двускатный письменный стол-кровать, о котором я рассказывал.